Детская психология / Развитие / Сорадование и сострадание в детской картине мира

Монография посвящена анализу отношений в детских группах в контексте нового междисциплинарного направления - социальной психологии детства. На пороге Третьего тысячелетия растущая дегуманизация Детства может быть преодолена напряженным поиском и совместным обретением духовно-нравственных ориентиров развития человека.

Эта книга - итог тридцатилетних исследований и размышлений о детях и Детстве. Нам, взрослым, кажется естественным, что рядом с нами бегают, хохочут и плачут, дерутся и играют, шалят и умничают эти создания, чтобы взглянуть в лицо которым , нужно нагнуться или встать на колени. "Это чудо великое — дети" пелось в песнях нашей молодости, и это чудо мы не пытались разгадывать, а просто вдыхали аромат чистого дыхания ребенка, слушали его лепет или каверзные вопросы, с улыбкой (или без нее) рассматривали его смешные и нелепые каракули на бумаге, держали в своей руке доверчивую ладошку. Мы просто жили рядом с этим чудом, не подозревая, порой, о непостижимой загадочности Детства — при кажущейся простоте и естественности.

В середине семидесятых я оказалась в детском саду с придуманной экспериментальной задачей, сделанной руками брата игровой установкой - горела желанием проводить психологическое исследование в детских группах. Дети меня удивляли каждый день. Теперь мои первые испытуемые уже давно, наверное, мамы и папы, а я о тайне детства знаю намного меньше, чем тогда. Какими они стали - мои первые испытуемые? Сохранили ли они хоть в малой степени то поражавшее меня отношение к миру, которое запечатлено в фотографиях, цифрах, на листках протоколов эксперимента и на магнитофонной пленке беседы? Что вынесли они из своего детства? Может быть, кто-то из них сумел сохранить ту потрясающую способность живо откликаться на все, что происходит вокруг, неисправимый оптимизм, уверенность в справедливости мира, желание помочь товарищу в трудную минуту или искренне порадоваться его успеху ? Может быть, кто-то из них вспомнит и передаст своим детям мушкетерский призыв пятилетнего Максима К. "Один за всех и все за одного!" или тихое слово Лены 3. "Что ли мне одной все награды? Нет, и для Тани нужно". И как повели бы себя теперь в моих экспериментальных играх уже их дети - "дети тех детей"? Как смогли бы они сорадоваться и сострадать в своих группах сегодня? Что новенького смогли бы рассказать, чем удивить сейчас — в последнем году двадцатого столетия ?

А в самом конце прошлого века американская писательница Э. Кей пророчила: "XX век будет веком ребенка. Он будет им в двояком смысле: взрослые поймут, наконец, душу ребенка и, кроме того, сами они будут как дети. И лишь тогда обновится социальный строй" /Кей, с. 133/. Сбылось ли это пророчество? С одной стороны, — да, если учитывать изменение общественного статуса ребенка, зафиксированного в международных документах и государственных законах, охраняющих права детей, и тот интерес к детской жизни, который можно обнаружить в различных сферах: науки, исследующей разнообразные стороны бытия ребенка, искусства, использующего детские образы, язык; а также в признаках "детоцентризма" в семейных отношениях и явлениях, подобных "детской дипломатии" в политике.

Но если взглянуть на реальное положение детства в "джунглях цивилизации", то окажется, что сегодня, как и сто и двести лет назад дети — бесправны, а детская душа так и не понята. И даже, невзирая на международный закон — Конвенцию о правах ребенка, дети во всем мире остаются "молчащим, безмолвствующим большинством".

Сегодня "в наш жестокий век" (памятуя АС. Пушкина), когда кажутся старомодными и отжившими слова "доброта, милосердие, сострадание, сорадование", а все чаще видишь, слышишь о подростковой преступности и детской жестокости, злобе, зависти в детской среде, невольно ужасаешься, пытаясь понять суть происходящего. Тогда, оглядываясь в поисках средств обретения гармонии отношений маленького человека к миру, другим людям и себе самому, вспоминаешь о гуманных отношениях, при которых предметный мир (окружающая среда) и социальный мир ( взрослые и сверстники ) приобретают для ребенка статус безусловных личных ценностей и порождают стремление к защите, содействию, помощи?

Без этой внутренней гармонии — при всем внешнем несовершенстве мира, нормально развиваться и жить невозможно, можно только «выживать». Гуманные отношения как сорадование и сострадание — есть «идеальная норма» нашего времени, без установления и исполнения которой мир погибнет, ибо сейчас он стоит у последней черты. Ребенок изначально обладает способностью, вернее искусством быть добрым, и те условия, которые создает ему Взрослый, проявляют или приглушают этот дар. Взрослый — это не только мама, папа, бабушка, учитель или экспериментатор, это книги и игрушки, телеэкран и вывески на улице, одежда и лакомства. Культура как «совокупный Взрослый», до которого ребенку еще надо дотянуться, карабкаясь по «наклонной плоскости» отношений. И лишь сверстники ребенку — ровня.

Именно в детской группе, детской субкультуре, в «горизонтальной плоскости» отношений на равных, являющейся более органичной для постановки себя на месте другого, открываются начальные пути освоения отношений к другому человеку как к ценности и к окружающему миру как безусловно ценному "для - меня". И без этих отношений не может быть счастлив и духовно здоров ребенок, да и любой человек. И такие отношения рождаются в добром взаимодействии , в сопереживании, в совместной деятельности .

Надо сказать, что современные социально-политические и духовные изменения в России, процесс переоценки идеологических ориентиров, нравственных установок и убеждений привели к неправомерным отказам от существующих ранее понятий и целых направлений в науке , которые ассоциируются с эпохой тоталитаризма. Это касается и нашего языка. Такими незаслуженно вычеркнутыми из лексикона, являются понятия "коллективизм, коллективистские отношения, совместная деятельность" и пр. Между тем, как отмечалось на последнем Международном психологическом конгрессе, на Западе индивидуалистическая концепция исчерпала себя, и взоры ученых обращены сейчас к идее коллектива, коллективных действий и совместной деятельности, за ними — будущее. Будущее — в объединении.

Настоятельно возникает необходимость рассмотрения гуманных отношений ребенка к миру и своего места в нем как проблемы формирования гармоничной картины мира — целостной упорядоченной системы представлений, знаний, отношений ребенка к окружающей его среде — к миру вещей и миру людей. Детская картина мира и есть в эмоциональной визуальной форме зафиксированное отношение ребенка к окружающей действительности — природной и социальной.

Изучение агиографической (житийной) литературы - излюбленного чтения наших предков - является средством постижения духовной жизни народа. Как пишет замечательный русский философ и историк Георгий Федотов, "в допетровские времена сложился архетип духовной жизни русского народа, ставший идеалом для всех последующих поколений'7Федотов, 1990, с. 18). История русской святости начинается со святых страстотерпцев Бориса и Глеба, затем к ним присоединяются монахи, святители, далее князья, прославленные своим общественным и религиозным служением. Наконец, ХV-ХVI вв. ознаменованы новым типом подвижничества, которого не знало католическое христианство, это подвиг юродства.

В русской православной традиции, на наш взгляд, существует еще один особый тип святости, не привлекший внимание исследователей, - это чин детской святости, который составляют особо почитаемые, канонизированные церковью или местно чтимые дети (младенцы до 7 лет и отроки до 15 или до 18 лет). В этом контексте несомненный интерес представляют жития в части описания детских и юношеских лет будущих святых /Жития Святых Святителя Дмитрия Ростовского. Репр. изд. Козельск, 1992/.

Кто они - святые дети? Среди них есть князья, такие, как юный князь Феодор Новгородский, умерший в 16 лет при загадочных обстоятельствах. Есть и монахи - двенадцатилетний инок Иоасаф, умерший в 17 лет в монастыре, благословляя всех братьев-монахов как отец. Были среди них юродивые Христа ради: Иаков Борович-ский, Иоанн Устюжсхий и др. Особое религиозное благоговение питалось в народе к детям, погибшим насильственной смертью, что приближает их к русским страстотерпцам и мученикам: это царевич Димитрий, зарезанный в Угличе, отрок Гавриил Слуцкий - жертва ритуального убийства, младенец Иоанн Углический, убитый работником отца, Василий Мангазейский, также погибший от рук мучителя и убийцы. Совершенно особняком стоит житие святого отрока Артемия Веркольского - крестьянского мальчика из глухой деревни в Архангельской губернии, в 12 лет убитого молнией, канонизированного в XVII в..

Уже краткое перечисление детей - святых невольно вызывает вопрос: почему, за какие заслуги перед Церковью и государством эти имена оказались в святцах? Почему, например, не Ярослав Мудрый, а его современник - кроткий княжич Феодор Новгородский, - в 16 лет внезапно умерший накануне своей свадьбы, сподобился венца святости? Парадоксальность детской святости и народного почитания детей кажется еще более очевидной при обращении к историческим материалам о месте ребенка, детства в социальной жизни русского народа того времени. В российском законодательстве, вплоть до начала XX века отсутствовали статьи, охраняющие права детей. Даже совершеннолетние дети в отношение к родителям имели преимущественно обязанности, но не права. Это положение дел убедительно иллюстрирует анализ русского языка: например, этимология слова "ребенок" восходит к слову "рабъ", а "отрокъ" восходит к праславянскому языку и означает "не имеющий права говорить", то есть молодой человек до совершеннолетия, до 21 года (либо до вступления в брак) не имел на Руси решающего права голоса в обсуждении семейных дел.

В византийской традиции - святые дети это мученики за веру, за Христа. Ярчайшими примерами здесь являются древние римлянки Вера. Надежда и Любовь, особо почитаемые до сего времени святые девочки 12, 10 и 9 лет, принявшие мученический венец. Кроме них, известны и другие: это трое отроков в печи Вавилонской (и снова цифра 3), это младенец Кирик, добровольно сгоревший вместе с матерью в доказательство верности Богу, обратив этим подвигом сотни язычников. Девочка Акилина, с 10 лет проповедовавшая Христа среди сверстников, а в 12 лет, представ перед языческим правителем Палестины, претерпела страшные мучения и смерть.

Таких примеров в агиографической литературе немало. Однако нельзя говорить о прямом заимствовании русской традиции детской святости из византийских источников, поскольку среди русских детей, погибших насильственной смертью, не было мучеников за Христа, не было проповедников христианства. Исключение, пожалуй, может составить Иоанн Киевский, младенец, погибший от рук язычников в Киеве за несколько лет до крещения Руси. Но и в этом случае имеется в виду жертва и, как написано автором жития, "невинной кровью мученика Киев был предуготован к принятию святого крещения".

При всей иррациональности, невозможности объяснить природу святости, исходя из научной логики или, с точки зрения здравого смысли, все же попытаемся обозначить общие черты в житиях святых детей, объединенных понятием святости как «некоего «сверхчеловеческого» благодатного состояния, когда происходит творчество «в духе» /Топоров, 1995, с.480/.

Первое, что обнаруживается: святые дети — это "вымоленные" и Богом данные дети при полной невозможности для окружающих их появления на свет, они — плод долгих молитв своих родителей, и потому после рождения они посвящаются Богу. Для такого ребенка с ранних лет характерно особое благочестие: строгий пост, усиленная молитва, «иной» образ жизни, чем у сверстников: таковы будущий Святитель Иона или детство Преп. Сергия Радонежского.

Общей чертой для таких детей является благочестивая семья, в которой ребенок с первых дней приобщается к молитве. Однако и здесь есть исключения: будущий Преп. Феодосии Печерский тяжко страдал от собственной матери, которая избивала его, заковывала в кандалы, отвращая от избранного пути, не пуская в монастырь.

Таким детям рано выпадают на долю испытания: сиротство, крайняя бедность, голод и холод, издевательство, побои, насмешки (об отроке Тимофее - будущем святителе Тихоне Задонском в житии пишется: «Над ним и над убожеством его издевались его товарищи — дети богатых священников». Здесь нельзя не вспомнить о бедном и голодном детстве Преп. Иоанна Кронштадтского.

Для таких детей характерно общее отрицание традиционной детской жизни, уклонение от игр, забав, когда, как пишет автор жития, «ребенок начат лишатися детского обычая и возненавидел игры детские». Почти в каждом житии, имеющем описание детских лет святого, присутствует замечание об отвержении ребенком всех форм ребячливости, детскости. Отсюда неизбежное одиночество ребенка в детской среде, где он бывает часто изгоем. Такой ребенок как бы «не от мира сего».

Часто причиной насмешек и издевательства взрослых и сверстников оказывалась неспособность такого ребенка к учению в силу плохой памяти, непонятливости и пр. Учение давалось туго и отроку Варфоломею, и будущему святителю Ионе — митрополиту Московскому, и Феодосию Печерскому, и Иоанну Кронштадтскому. Такая особенность ребенка сопровождалась, с одной стороны, сокрушением родителей, насмешками сверстников и учителей и, с другой стороны, — усилиями самого ребенка, его горячими ночными молитвами и слезами. Эти усилия, как правило, увенчивались успехом: после долгих ночных молитв, как бы во сне свершалось чудо, такое, как с Иоанном Крошптадским : «Словно пелена с глаз упала, и ум в голове открылся». После острого мистического переживания ребенок вдруг начинает успешно постигать ученую премудрость, вскоре превосходя всех своих сверстников.

Как правило, в жизни каждого такого ребенка существует особый пункт, такой мистический момент, который определяет его избранничество. В агиографической литературе часто обозначается 12-летний рубеж. Уже упомянутый нами святитель Иона в 12 лет постригается в монахи, иноком Иоасафом в 12 лет становится князь Андрей, в 17 лет умерший в обители. Княжна Евфросиния Полоцкая, отличающаяся редкостной красотой и благочестием, отвергая всех блестящих женихов, в 12 лет постригается в монахини, становясь невестой Христовой.

Именно в 12 лет происходит нередко общение ребенка с высшими Божественными силами, определяющими и объявляющими ребенку о его предназначении. Это происходит обычно в особом психологическом состоянии сознания: в период тяжелой болезни, в забытьи или во сне и сопровождается чудесным видением или голосом. Двенадцатилетний боярский сын, раскинув сети для ловли птиц, внезапно уснул и вдруг слышит голос: «Зачем, Алексий, напрасно трудишься, я сделаю тебя ловцом человеков». Этот голос слышал будущий митрополит Московский Алексий.

12-летний рубеж представляет собой особый пункт в биографии будущих святых, когда ребенок призывается к служению, как бы оставляя свою прежнюю жизнь и предуготавливается к новой. Это момент особого духовного преображении обусловливает и изменения в умственной, интеллектуальной сфере: доселе неспособному ребенку открывается премудрость Божья, как это случилось с отроком Варфоломеем (Пр. Сергием Радонежским), либо ребенок, отличающийся редкой понятливостью и бойкостью ума, вдруг утрачивает все свои способности, становясь «дурачком», подобно Иоанну Устюжскому, прославившемуся в 12 лет как Христа ради юродивый.

Наконец, 12 лет — это момент особого избранничества, который отделяет жизнь обычного ребенка от жизни святого. Именно в 12 лет христианские мученицы Вера и Акилина приняли мученический венец. Именно в 12 лет принял страшную смерть от удара молнии русский отрок Артемий Веркольский. Как пишет автор жития, «в 12 лет спустился на него тот венец святости, который другие подвижники приобретали целой длинной жизнью неустанного труда». Сохранилась точная дата — 23 июня 1544 года: мальчик с отцом работал в поле. Внезапно началась страшная гроза, и молния на месте убила Артемия. Смерть от молнии, как Божия кара в представлении людей, не позволяла по обычаю предать тело земле: мальчика положили на лесной полянке, сделали деревянный сруб, накрыли его берестой и ушли. Как написано в житии, «Бог готовил русскому миру нового чудотворца в лице невинного отрока». Через 30 лет на этом месте стало появляться сияние: было обретено нетленное тело отрока Артемия, его захоронили в храме. От гроба отрока исходили чудеса: исцелялись больные, прозревали слепые. Позже на этом месте была основана Артемьевская обитель, в XVII в. Артемий Веркольский был канонизирован церковью.

Все совпадения, связанные в 12-летним рубежом в жизни святых детей, вряд ли можно назвать случайными, однако сама природа этой мистической цифры остается загадкой. Здесь возможны некоторые культурологические параллели. Число 12 имеет во многих культурах свой сакральный смысл /Мифы народов мира, 1991/. В традиционных культурах до сего времени существуют обряды инициации — особого экзамена на взрослость для подростков, сопровождающиеся большими физиологическими и психологическими потрясениями и часто сопровождающиеся изменением внешности человека, сменой его имени и занятий, уходом из родительского дома, и пр. Нижней возрастной границей такого испытания во многих традиционных культурах и оказывается возраст около 12 лет. Сдав этот трудный экзамен на взрослость, мальчик превращался в мужчину и мог вступать в брак. Вероятно, не случайно и в России брачный возраст, а также возраст монашества устанавливался с 12 лет. Интересно, что в Англии в ХУШ-ХЗХ вв. человек в 12 лет имел право предстать перед судом и заслужить смертную казнь.

Вероятно, мы можем говорить о 12-летнем возрасте как важнейшей точке не только и не столько физического, сколько потенциально — духовного взросления личности, неподвластного психологическим измерениям, переживаемого особо остро теми, кто способен различить в потоке противоречивых внутренних импульсов Голос духовного призвания. Вспомним ответ двенадцатилетнего Иисуса и Иерусалимском храме, когда он впервые проявил непослушание Матери Своей: "Зачем вам было искать меня? Или вы не знали; что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу моему" (Лк, 2; 49).

Попытка постижения исторического и духовного смысла детской святости для русской культуры заставляет выйти из рамок агиографии в сферу культуры в широком смысле этого слова. Отношение к ребенку, детству в историческом контексте претерпело существенные изменения от ребенка - как раба, которого можно было продать, к ребенку как цели патриархального брака; от ребенка «маленького взрослого» - к ребенку как самостоятельной ценной в себе личности.

Подобно тому, как с детских портретов XVIII в. на нас смотрят маленькие старички и старушки и богатых одеждах и с атрибутами княжеской власти, на страницах житийной литературы образы детей - святых также оказываются лишены собственно детских черт. Но это не маленькие взрослые, это Великие дети, несущие в себе христианский идеал чистоты и кротости, подвижничества и безвинных страданий — образ уничиженного Христа, тем самым перекликаясь с подвигами страстотерпцев и юродивых.

Знаменательна в этом смысле икона первой половины XVII в. «Василий Блаженный и Артемий Веркольский», на которой образ 12-летнего отрока в белых одеждах ангельски величествен, знаменуя собой духовное величие, взрослость духа, а св. Василий Блаженный в благоговейном поклоне принимает благословение от Святого Ребенка.

Как пишет Георгии Федотов: «В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России, в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути» /Федотов, с.28/.. Поэтому детская святость как уникальное явление русской духовности, дает возможность ответов на вопросы о духовном становлении современного поколения России.

Каждый народ имеет свое историческое призвание. Для России оно, может быть, в том, чтобы опробовать неведомые, иные пути развития человечества - горькое поприще проб и ошибок Мерилом детской святости, явленной миру в последней плеяде Новомучени-ков и исповедников российских в образе царевича Алексия, Россия, может быть, вновь указывает новый путь. И символично, что на современной иконе Новомучеников российских царевич Алексий изображен в центре и немного впереди всех. Такой "детоцентризм" позволяет надеяться, что именно российские дети смогут найти дорогу к святому граду духовного возрождения и преображения страны, ибо, как сказано в Евангелии: «Ты утаил от мудрых и разумных и открыл младенцам» (Матф.,11, 25)